А потом ты перестаешь говорить о главном и говоришь о ерунде
пятница, 26 августа 2016
Лето потихоньку превращается вон в то противное, шуршащее и сырое, а я раскапываю старые абстрактные зарисовки. Мда.
Что-то про писателя, разочарование и кофе
Что-то про писателя, разочарование и кофе
воскресенье, 17 июля 2016
Сегодня мне высказали мысль, что, может, мне это все писательство не так уж и надо, если я с горем пополам выдавливаю из себя одну крокодилью слезу текста раз, эдак, в полгода. Да и в последнем драббле, по объективному мнению большинства, концовку я завалила. Попыталась вот наклепать сюжетец - а душа к нему не лежит. Да, прикольно, но привычных картинок в голове нет, и все кажется пресным, и я понимаю, что, откровенно говоря, не напишу я это. И не знаю, смогу ли вновь что-нибудь относительно большое написать.
И вот это - страшно. Примерно так же как расставаться со старым другом, когда понимаешь - все, больше не по пути. Чувства к нему еще остались, но он уже совершенно другой человек, и ты уже совершенно другой, и вы оба чужие, и, прощаясь, ты понимаешь, что все. Необратимо.
Один раз так я уже прощалась. Теперь, видимо, настал второй?
И вот это - страшно. Примерно так же как расставаться со старым другом, когда понимаешь - все, больше не по пути. Чувства к нему еще остались, но он уже совершенно другой человек, и ты уже совершенно другой, и вы оба чужие, и, прощаясь, ты понимаешь, что все. Необратимо.
Один раз так я уже прощалась. Теперь, видимо, настал второй?
Сегодня мне высказали мысль, что, может, мне это все писательство не так уж и надо, если я с горем пополам выдавливаю из себя одну крокодилью слезу текста раз, эдак, в полгода. Да и в последнем драббле, по объективному мнению большинства, концовку я завалила. Попыталась вот наклепать сюжетец - а душа к нему не лежит. Да, прикольно, но привычных картинок в голове нет, и все кажется пресным, и я понимаю, что, откровенно говоря, не напишу я это. И не знаю, смогу ли вновь что-нибудь относительно большое написать.
И вот это - страшно. Примерно так же как расставаться со старым другом, когда понимаешь - все, больше не по пути. Чувства к нему еще остались, но он уже совершенно другой человек, и ты уже совершенно другой, и вы оба чужие, и, прощаясь, ты понимаешь, что все. Необратимо.
Один раз так я уже прощалась. Теперь, видимо, настал второй?
И вот это - страшно. Примерно так же как расставаться со старым другом, когда понимаешь - все, больше не по пути. Чувства к нему еще остались, но он уже совершенно другой человек, и ты уже совершенно другой, и вы оба чужие, и, прощаясь, ты понимаешь, что все. Необратимо.
Один раз так я уже прощалась. Теперь, видимо, настал второй?
суббота, 11 июня 2016
Ее зовут Елена. Пшеничные волосы, ровный загар, цепкий взгляд, в дополнение - сумочка от Прадо, туфельки от Джузеппе Занотти и платье, снятое с манекена одного из роскошнейших бутиков Москвы. Ей тридцать, она успешна - собственное издательство, собственный жених, собственный дом, имеется даже маленькая чихуахуа.
Елена сидит в ресторане и не плачет, хотя туфли намочены в луже, порвались колготки и жених изменяет. Она вообще по жизни не плачет, закуталась в бренды, как доспехи, кричит о достатке, чтобы никто не приставал. Вот, видите, недавно купила в Париже. А это - настоящая африканская экзотика, да, недавно ездила, нет, не понравилось. Она даже когда-то читала "Сердце тьмы" Конрада, и хотя помнит, о чем там -промолчит, уверено улыбнется, не станет развивать тему дальше, излишний ум ей не к лицу.
Смотрите, скажут ее глаза, мне не о чем плакать, я живу беззаботно. Оставьте меня.
Еда безвкусная, официант косит глазами ей в декольте, и здесь нельзя курить - не прошлый век, не Франция, да и она - не эмансипе. Но она все равно вежлива - в меру, приятна - в меру, и не отказалась бы найти спутника на ночь - изменить жениху, но тоже в меру, так, на пару встреч. Закутаться в эту измену, присыпать сверху браслетиками от Тиффани, туфельками от Джимми Чу - отстаньте от меня, я такая же как все, а вы, мой суженный, пошли под алтарь, мы будем в радости и горе. Аминь.
Да, она всего добилась, вы видите: ей хорошо, и да, это тирамису восхитительно.
Где-то внутри нее все еще живет выросшая, покрытая паутиной девочка, но Елене все равно - она ведь не плачет.
Спасибо, принесите счет.
Елена сидит в ресторане и не плачет, хотя туфли намочены в луже, порвались колготки и жених изменяет. Она вообще по жизни не плачет, закуталась в бренды, как доспехи, кричит о достатке, чтобы никто не приставал. Вот, видите, недавно купила в Париже. А это - настоящая африканская экзотика, да, недавно ездила, нет, не понравилось. Она даже когда-то читала "Сердце тьмы" Конрада, и хотя помнит, о чем там -промолчит, уверено улыбнется, не станет развивать тему дальше, излишний ум ей не к лицу.
Смотрите, скажут ее глаза, мне не о чем плакать, я живу беззаботно. Оставьте меня.
Еда безвкусная, официант косит глазами ей в декольте, и здесь нельзя курить - не прошлый век, не Франция, да и она - не эмансипе. Но она все равно вежлива - в меру, приятна - в меру, и не отказалась бы найти спутника на ночь - изменить жениху, но тоже в меру, так, на пару встреч. Закутаться в эту измену, присыпать сверху браслетиками от Тиффани, туфельками от Джимми Чу - отстаньте от меня, я такая же как все, а вы, мой суженный, пошли под алтарь, мы будем в радости и горе. Аминь.
Да, она всего добилась, вы видите: ей хорошо, и да, это тирамису восхитительно.
Где-то внутри нее все еще живет выросшая, покрытая паутиной девочка, но Елене все равно - она ведь не плачет.
Спасибо, принесите счет.
среда, 24 февраля 2016
Иногда - от отчаяния? - хочется написать письмо самому себе, запаковать в конверт, отправить.
Мол, привет, Я.
Как поживаешь? Не отвечай, я знаю, мне твоя образность про облака и жесткий асфальт уже поперек горла. Я вот - неплохо. Вижу светлые стороны жизни, наслаждаюсь каждым мгновением весны - снег, февраль, а я в легкой куртке и не холодно - в жизни проклевывается какой-то смысл. Разочаровалась вот в любимых корейских остолопах, которые вместо крутых песен стали петь их лайт-версии, снабженные воздушными шариками, тоннами милашества и их улыбающимися моськами. Хотя, может, и не разочаровалась, просто перегорела, но это не страшно. Найдутся другие корейцы, или эти реанимируются, восстанут из попсы и станут творить тот же треш, что и в самом начале. Все неплохо, неплохо, не так плохо, как могло бы быть.
Знаешь, мол, не раскисай там.
Я.
А потом получить письмо и радоваться, потому что хоть кто-то, в конце концов, все-таки пишет.
Мол, привет, Я.
Как поживаешь? Не отвечай, я знаю, мне твоя образность про облака и жесткий асфальт уже поперек горла. Я вот - неплохо. Вижу светлые стороны жизни, наслаждаюсь каждым мгновением весны - снег, февраль, а я в легкой куртке и не холодно - в жизни проклевывается какой-то смысл. Разочаровалась вот в любимых корейских остолопах, которые вместо крутых песен стали петь их лайт-версии, снабженные воздушными шариками, тоннами милашества и их улыбающимися моськами. Хотя, может, и не разочаровалась, просто перегорела, но это не страшно. Найдутся другие корейцы, или эти реанимируются, восстанут из попсы и станут творить тот же треш, что и в самом начале. Все неплохо, неплохо, не так плохо, как могло бы быть.
Знаешь, мол, не раскисай там.
Я.
А потом получить письмо и радоваться, потому что хоть кто-то, в конце концов, все-таки пишет.
вторник, 01 декабря 2015
"Может, в ходе исторического развития штормовка и эволюционировала в парку, но штормовка - это для брутальных бородатых мужиков, а парка - это для нежных, тонких... мальчиков." - "Ага, иногда - тоже бородатых."
О Господи, кто б знал, как я люблю своих одногруппников.
О Господи, кто б знал, как я люблю своих одногруппников.
понедельник, 16 ноября 2015
Он медленно бредет на северо-северо-запад. Вдалеке исчезают дома, покрытые заплатками магазинов, улицы с мокрой брусчаткой и чахлыми яблонями, указательные знаки - 14 километров, 15...
Пустота плещется у его лодыжек, сыреют джинсы, в кроссовках хлюпает вода. Кажется, этот поход будет длиться вечность, тяжелую и воистину адскую вечность до. Господи, услыши молитву мою, помоги мне, Спаситель.
На шоссе штиль. Живые души забились в мотельные клети и спят, время мертвых уже давно прошло - только памятные камни чернеют по краям дороги. Там погибла Алиса Лиделл, здесь разбился Анри Гийоме, тут скончалась Наталья Гончарова и завтра отойдет кто-нибудь еще. Безразлично кто.
Еще семь часов пути.
У него начинают болеть ноги и плечи, появляется жажда - воды нет, он не взял рюкзак. Из личных вещей зажигалка, паспорт и мятый листок с рисунком - Томас О'Нил, шесть лет, онкологическое отделение, умер три года назад. Вся любовь к миру в изжеванной картинке мальчика, который когда-то мечтал потрогать облака.
Он забредает в первую попавшуюся придорожную гостиницу, обменивает горстку мелочи на бутылку минералки. Продавец в растаманской шапочке предлагает остаться и прилечь, покурить, он отказывается и снова выходит на шоссе. От мокрой земли поднимается туман.
Он медленно бредет на северо-северо-запад - и едва не падает в море, когда обрывается дорога. Он пришел, он стоит и смотрит - серо, безразлично, уставше. Бесцветное море, бесцветное небо, бесцветная свобода принятого решения.
И зачем он сюда шел?
В городе наступает время обеда и толпы клерков выходят под чахлые яблони.
Пустота плещется у его лодыжек, сыреют джинсы, в кроссовках хлюпает вода. Кажется, этот поход будет длиться вечность, тяжелую и воистину адскую вечность до. Господи, услыши молитву мою, помоги мне, Спаситель.
На шоссе штиль. Живые души забились в мотельные клети и спят, время мертвых уже давно прошло - только памятные камни чернеют по краям дороги. Там погибла Алиса Лиделл, здесь разбился Анри Гийоме, тут скончалась Наталья Гончарова и завтра отойдет кто-нибудь еще. Безразлично кто.
Еще семь часов пути.
У него начинают болеть ноги и плечи, появляется жажда - воды нет, он не взял рюкзак. Из личных вещей зажигалка, паспорт и мятый листок с рисунком - Томас О'Нил, шесть лет, онкологическое отделение, умер три года назад. Вся любовь к миру в изжеванной картинке мальчика, который когда-то мечтал потрогать облака.
Он забредает в первую попавшуюся придорожную гостиницу, обменивает горстку мелочи на бутылку минералки. Продавец в растаманской шапочке предлагает остаться и прилечь, покурить, он отказывается и снова выходит на шоссе. От мокрой земли поднимается туман.
Он медленно бредет на северо-северо-запад - и едва не падает в море, когда обрывается дорога. Он пришел, он стоит и смотрит - серо, безразлично, уставше. Бесцветное море, бесцветное небо, бесцветная свобода принятого решения.
И зачем он сюда шел?
В городе наступает время обеда и толпы клерков выходят под чахлые яблони.
Однажды, холодной зимней ночью, когда Сова еще сидела на дубе одна, к ней пришел старый и мудрый Лис. Он приходил ко многим и ни к кому в частности, потому что приходил не говорить, а молчать - так, как умеют молчать только старые хитрые Лисы, вопросительно.
- Ну что ты от меня хочешь? - вздохнула Сова, недовольно нахохлилась. - Я сижу тут одна. Мне хорошо одной. Не надо со мной молчать.
Лис фыркнул, лег в снег у корней дуба, прижмурил смеющиеся глаза. Сова оскорбленно спорхнула на ветку ниже.
- Ну хорошо, - она немного потопталась, нахохлилась посильнее и распахнула свои звездные глаза. - Когда-то давно, когда у солнца было имя, ходил по листве человек. Старенький, сухонький старичок с круглым грязным пенсне, всегда свисавшим из кармана его пиджака. Он появлялся в темные, ненастные ночи на улицах больших городов, прятался в подворотнях и ждал - долго, терпеливо, как большой паук на краю кружевной паутины. Он смотрел в ночь, и ночь оберегала его; он давал ветру взятки, и ветер тушил фонари - тогда наступала тьма. Редкие прохожие брели во мраке, задыхаясь под дождем, и он, радостный, шептал из им: "Давайте я вас провожу?" Надевал пенсне, брал за руки и шел вперед, упоенный собственной силой. Когда же вновь загорались мерцающие фонари и всходило солнце, у которого было имя, он запускал крючковатые пальцы в грудь своим жертвам и завтракал их сердцами. Лесные нарекли его Кошмар.
Сова замолчала. Качались изогнутые ветви деревьев - будто в напоминание о руках в груди и липком поте на простынях; звенели засохшие старые травы, коричнево-снежные, ломкие, хрупкие. Сова не стала продолжать свою сказку и недовольно покосилась вниз, раздосадованная, что визитер все еще здесь.
- Доволен? - спросила она.
Лис ничего не ответил - он ведь приходил сюда только молчать - и повернул голову к востоку, где за темными снеговыми тучами вставало солнце, у которого когда-то было имя.
- Ну что ты от меня хочешь? - вздохнула Сова, недовольно нахохлилась. - Я сижу тут одна. Мне хорошо одной. Не надо со мной молчать.
Лис фыркнул, лег в снег у корней дуба, прижмурил смеющиеся глаза. Сова оскорбленно спорхнула на ветку ниже.
- Ну хорошо, - она немного потопталась, нахохлилась посильнее и распахнула свои звездные глаза. - Когда-то давно, когда у солнца было имя, ходил по листве человек. Старенький, сухонький старичок с круглым грязным пенсне, всегда свисавшим из кармана его пиджака. Он появлялся в темные, ненастные ночи на улицах больших городов, прятался в подворотнях и ждал - долго, терпеливо, как большой паук на краю кружевной паутины. Он смотрел в ночь, и ночь оберегала его; он давал ветру взятки, и ветер тушил фонари - тогда наступала тьма. Редкие прохожие брели во мраке, задыхаясь под дождем, и он, радостный, шептал из им: "Давайте я вас провожу?" Надевал пенсне, брал за руки и шел вперед, упоенный собственной силой. Когда же вновь загорались мерцающие фонари и всходило солнце, у которого было имя, он запускал крючковатые пальцы в грудь своим жертвам и завтракал их сердцами. Лесные нарекли его Кошмар.
Сова замолчала. Качались изогнутые ветви деревьев - будто в напоминание о руках в груди и липком поте на простынях; звенели засохшие старые травы, коричнево-снежные, ломкие, хрупкие. Сова не стала продолжать свою сказку и недовольно покосилась вниз, раздосадованная, что визитер все еще здесь.
- Доволен? - спросила она.
Лис ничего не ответил - он ведь приходил сюда только молчать - и повернул голову к востоку, где за темными снеговыми тучами вставало солнце, у которого когда-то было имя.
четверг, 29 октября 2015
Я устала. Устала, устала, устала... Для меня это такая же истина, как для маленького Алексея Петровича его Ночь, вечная, непрекращающаяся, темная.
Я всегда буду Не.
Недописатель, недоличность, недопереводчик, может, даже недодочь и недодруг. Буду сидеть в уголке и клеить аптечные коробочки под бдительным надзором Вечности. Одна, две, три, сто три - пока не состарюсь и не умру.
Вряд ли для кого-то я буду Кем-то с большой буквы. Как любят сейчас шутить, мой удел - сорок кошек и вечерние разговоры с мамой по телефону, корпоративы на работе и вечера перед дедлайном за компьютером, маленькая квартирка, тапки в виде собачек, два лимона в холодильнике и нескончаемая, вечная, кошмарная Ночь.
Но, знаете, пока я могу мечтать...
Я счастлива.
Я всегда буду Не.
Недописатель, недоличность, недопереводчик, может, даже недодочь и недодруг. Буду сидеть в уголке и клеить аптечные коробочки под бдительным надзором Вечности. Одна, две, три, сто три - пока не состарюсь и не умру.
Вряд ли для кого-то я буду Кем-то с большой буквы. Как любят сейчас шутить, мой удел - сорок кошек и вечерние разговоры с мамой по телефону, корпоративы на работе и вечера перед дедлайном за компьютером, маленькая квартирка, тапки в виде собачек, два лимона в холодильнике и нескончаемая, вечная, кошмарная Ночь.
Но, знаете, пока я могу мечтать...
Я счастлива.
пятница, 23 октября 2015
За его крыльями не видно мира, ему - в том числе.
Он в упор не видит сентябрьские листопады и майские дожди, красивые фигуры девушек и улыбки друзей - он пялится в белые перья. Вот здесь они немного почернели, вот здесь одно скоро выпадет, посмотрите! Они такие мягкие, потрогайте! Я могу вас свозить в небо...
В небе он смотрит на облака - зеркльное отражение его крыльев - и смеется. Летать с ним страшно.
В его крылья влюбляются девушки и некоторые особо впечатлительные парни, у него создаются фанклубы и на квартире собираются прихожане - послушать проповеди настоящего ангела, хотя этот ангел никогда не молится - только каждый день чистит свои перья, сидя на коленях перед раковиной.
Он все время светит белозубой улыбкой и занимает места столько же, сколько занимают три охранника-шкафа, стоящих в ряд. В жизни некоторых - особенно в жизни некоторых - иногда даже больше. На этих некоторых ему, по всей видимости, плевать - смотрите, упало перо, хотите я вам подарю?
Дьявол дарит такие же перья, стоит только прийти на перекресток.
Он в упор не видит сентябрьские листопады и майские дожди, красивые фигуры девушек и улыбки друзей - он пялится в белые перья. Вот здесь они немного почернели, вот здесь одно скоро выпадет, посмотрите! Они такие мягкие, потрогайте! Я могу вас свозить в небо...
В небе он смотрит на облака - зеркльное отражение его крыльев - и смеется. Летать с ним страшно.
В его крылья влюбляются девушки и некоторые особо впечатлительные парни, у него создаются фанклубы и на квартире собираются прихожане - послушать проповеди настоящего ангела, хотя этот ангел никогда не молится - только каждый день чистит свои перья, сидя на коленях перед раковиной.
Он все время светит белозубой улыбкой и занимает места столько же, сколько занимают три охранника-шкафа, стоящих в ряд. В жизни некоторых - особенно в жизни некоторых - иногда даже больше. На этих некоторых ему, по всей видимости, плевать - смотрите, упало перо, хотите я вам подарю?
Дьявол дарит такие же перья, стоит только прийти на перекресток.
понедельник, 19 октября 2015
Жить с кем-то - это когда ты в горсти конфет выискиваешь зеленые, а потом понимаешь, что они уже съедены, причем - не тобой.
Девочка что-то мне кричит с другой планеты. Она в темно-синем платье, за ее спиной книжные полки и горшки с ярко-красными маками. И бабобабы, куда же без них.
Мне слышно только "Привет" и "Как", и в ответ я пожимаю плечами - я честно не знаю, что сказать. Я не забываю поливать свои кактусы, на днях нарисовал два солнца - одно желтое для дня и другое черное для ночи, пришпилил их на небосвод. Жуки на чай приходили два раза.
Она забавно морщится, машет рукой на свои цветы. Мол, спроси меня, как я поживаю. Я кричу что есть силы, но запинаюсь, выходит "Ты...как...маки?".
Она смеется. Или кажется, что смеется - я не научился разбираться в ее смехе даже когда наши планеты были ближе. Ее голубо-золотая и моя багряная, две красивые маленькие планетки, каждую за день можно обойти.
Я улыбаюсь в ответ. Мы стоим молча, нарисованное солнце опаляет мне плечи - сегодня на багряной жарко. Потом я ухожу к столу, сажусь делать себе часы - повешу на баобаб, будут мне куковать оттуда. Она тоже уходит - может быть, плести макраме. Она рассказывала, что обожает плести макраме.
На следующий день ее слов я уже практически не слышу.
Мне слышно только "Привет" и "Как", и в ответ я пожимаю плечами - я честно не знаю, что сказать. Я не забываю поливать свои кактусы, на днях нарисовал два солнца - одно желтое для дня и другое черное для ночи, пришпилил их на небосвод. Жуки на чай приходили два раза.
Она забавно морщится, машет рукой на свои цветы. Мол, спроси меня, как я поживаю. Я кричу что есть силы, но запинаюсь, выходит "Ты...как...маки?".
Она смеется. Или кажется, что смеется - я не научился разбираться в ее смехе даже когда наши планеты были ближе. Ее голубо-золотая и моя багряная, две красивые маленькие планетки, каждую за день можно обойти.
Я улыбаюсь в ответ. Мы стоим молча, нарисованное солнце опаляет мне плечи - сегодня на багряной жарко. Потом я ухожу к столу, сажусь делать себе часы - повешу на баобаб, будут мне куковать оттуда. Она тоже уходит - может быть, плести макраме. Она рассказывала, что обожает плести макраме.
На следующий день ее слов я уже практически не слышу.
четверг, 15 октября 2015
В какие-то моменты о стольком хочется рассказать: о том, как понравился Айриш - растворимый, из пакетика, и, естественно, без грамма виски - и как, несмотря на запрет кофе, хочется лакать его днями, об олимпиаде для фриков-знающих-все-о-Германии, об убитых любимых кедах, о холоде и плаще, который новый и постоянно рвется, о том, как бывает классно съесть отбивную после двух недель сплошных супов... А потом смотришь - твой собеседник занят, спешит, имеет кучу дел, не слушает тебя, перебивает, ты ему не нужен, он уже говорит сам с собой - про себя же. И ты замолкаешь, откладываешь свои слова на потом, а когда тебя вежливо просят вынуть их из кладовки, они уже пыльные, истертые и наполовину забытые.
А собеседник ждет.
А собеседник ждет.
воскресенье, 19 июля 2015
- Сова, а ты расскажешь мне сказку? - Рыж, кутаясь в куртку, разглядывал переплетение влажных ветвей над его головой; где-то там, невидимая, замерла в ленивой полудреме Сова.
- Почему это я должна? - фыркнула она сверху.
- Я поделился с тобой сыром, - ответил Рыж. Соседние деревья, окутанные туманом, превращались в крючковатых чудовищ, угрожающе плывущих к нему против течения по травяному морю.
- Но это меня ни к чему не обязывает. Это ведь был просто сыр, а не плата за рассказ, - откликнулась Сова, помолчала. - Тем более, я уже делилась с тобой своими словами.
- Ты, наверное, просто не знаешь сказок, - заключил Рыж и тоже замолчал.
Вокруг клубился туман, и их дуб казался старинным кораблем, медленно летящим к берегу моря. Ярким всполохом мелькнул поблизости хвост лисы и тут же исчез - она была слишком занята поздним ужином, чтобы поинтересоваться, что делает в этом лесу человек.
- Знаю, - пробормотала сверху Сова, и Рыж, не понимая, что она продолжает начатый разговор, снова вопросительно уставился наверх. - Я знаю сказки, не оскорбляй меня.
И начала свою тоскливую песнь о Будущем.
- Почему это я должна? - фыркнула она сверху.
- Я поделился с тобой сыром, - ответил Рыж. Соседние деревья, окутанные туманом, превращались в крючковатых чудовищ, угрожающе плывущих к нему против течения по травяному морю.
- Но это меня ни к чему не обязывает. Это ведь был просто сыр, а не плата за рассказ, - откликнулась Сова, помолчала. - Тем более, я уже делилась с тобой своими словами.
- Ты, наверное, просто не знаешь сказок, - заключил Рыж и тоже замолчал.
Вокруг клубился туман, и их дуб казался старинным кораблем, медленно летящим к берегу моря. Ярким всполохом мелькнул поблизости хвост лисы и тут же исчез - она была слишком занята поздним ужином, чтобы поинтересоваться, что делает в этом лесу человек.
- Знаю, - пробормотала сверху Сова, и Рыж, не понимая, что она продолжает начатый разговор, снова вопросительно уставился наверх. - Я знаю сказки, не оскорбляй меня.
И начала свою тоскливую песнь о Будущем.
среда, 24 июня 2015
Облака тумана крались над серой травой к югу, в сторону моря. Дуб, на котором сидела Сова, меланхолично цеплялся ветвями за их края и выдирал длинные сырые нити, тяжелыми каплями оседающие на голове Рыжа.
- Самое страшное, - пробормотала Сова, перебираясь по ветке ближе к мокрому стволу дерева, - что ты никогда не знаешь, кто вынырнет из такого тумана.
- Почему? - не понял Рыж, задрал вихрастую голову. В темной зеленой кроне мелькнули большие сонные глаза и тут же исчезли, скрытые плотным молочным туманом.
- Потому что я хочу быть одна, а он может остаться. Сидеть, преданно заглядывать в глаза, разговаривать часами, а потом угощать кофе сразу после фразы "Я больше не приду". Мне будет больно и обидно. А он опять уйдет в туман, пока не встретит еще одну Сову.
- А если этот кто-то сразу не останется?
- Тогда я могу захотеть пойти за ним, а я все-таки хочу быть одна. Ты тоже уходи, когда чуть-чуть посветлеет. За тобой я, к счастью, не пойду.
- Самое страшное, - пробормотала Сова, перебираясь по ветке ближе к мокрому стволу дерева, - что ты никогда не знаешь, кто вынырнет из такого тумана.
- Почему? - не понял Рыж, задрал вихрастую голову. В темной зеленой кроне мелькнули большие сонные глаза и тут же исчезли, скрытые плотным молочным туманом.
- Потому что я хочу быть одна, а он может остаться. Сидеть, преданно заглядывать в глаза, разговаривать часами, а потом угощать кофе сразу после фразы "Я больше не приду". Мне будет больно и обидно. А он опять уйдет в туман, пока не встретит еще одну Сову.
- А если этот кто-то сразу не останется?
- Тогда я могу захотеть пойти за ним, а я все-таки хочу быть одна. Ты тоже уходи, когда чуть-чуть посветлеет. За тобой я, к счастью, не пойду.